Покрытый татуировками жрец на вершине пирамиды потрясает перед толпой алым сердцем пленника, чье покрытое синей краской тело безвольно лежит на алтаре. Толпа у подножья ликует. Верховный правитель неподвижен в своей ложе. Дневной свет меркнет – черный диск медленно наползает на солнце.

Подобные грезы могли бы посещать мечтательного опиомана Кольриджа или известного романтика Гумилева – людей почтенных, прославленных тонкостью душевной организации и всесторонним образованием. Но посетили Мела Гибсона – мало того что австралийца, так еще и Безумного Макса, и Смертельное оружие, и алкоголика, и антисемита, и вообще. Пиарщик из Гибсона никакой: начав своими «Страстями Христовыми» делать кино, существенно превосходящее по художественному качеству среднюю голливудскую сермягу, Гибсон забыл сделать ребрендинг, как минимум сказать что-нибудь умное.

Тупой парень, экранизирующий откровения, – сомнительная история.

Как оказалось со временем, несомненная. «Апокалипсис» оказался довольно неожиданной картиной, имеющей мало отношения как к предыдущей ленте, так и к ожиданиям вообще. «Безумный Макс», кстати, помог: фильм снимался в Мексике, с местными актерами-индейцами, которые оказались большими поклонниками австралийского постапокалиптика.

Совершенно классическим образом история, происходящая накануне прибытия испанцев в Новый Свет, поделена на три большие части: про мирную жизнь в маленькой индейской деревне, про набег воинов майя и долгий путь захваченных в рабство в столицу, где их ждет судьба жертвы на алтаре, и про погоню по джунглям за ускользнувшим из железной хватки империи свободолюбцем. Каждая из частей – вполне законченный продукт. Мирная жизнь – дружелюбные этнографические заметки, антропологические шутки и гуманизм с обсидиановым топором. Селяне охотятся, селяне шутят, селяне отдыхают. Шутки селян милые: уговорить воина, который никак не может зачать ребенка, прибегнуть к верному средству – съесть сырые яйца тапира, а потом потешаться над легковерностью едока.

Набег и долгий путь к вершине пирамиды и жертвенному ножу – духовидческая бойня.

Жестокая резня в деревне, мрачные пророчества встреченной дорогой девочки, страдающей какой-то чумой, город, который извращенной роскошью, красками, лицами и общей атмосферой безумия сделал бы честь Питеру Джексону, солнечное затмение и массовые захоронения – какие-то странствия души к адским вратам. Пробег по джунглям с ягуарами, змеями, водопадами и партизанской тактикой борьбы с оккупантами – экзотический Рэмбо, самая привычная, но от этого не менее захватывающая конструкция.

В западных отзывах на фильм упоминаются главным образом жестокость и непонятный язык индейцев, на котором снят фильм. Как первое, так и второе довольно малоинтересно.

Титры и закадровый голос – экзотика только для Америки, а рассуждать о жестокости после трех частей «Пилы» довольно странно: подумаешь, сердце вырвали.

Гораздо занятнее стойло, в которое Гибсон тянет упрямого ишака большого кино. Речь не о том, что «Апокалипсис» – кино невероятно продуманное, что слова «ритм», «цвет», «план» и «ракурс» для Гибсона не пустой звук, и даже полное нежелание зрителя задумываться, к чему все это, не может помешать удовольствию от поездки на этом грандиозном аттракционе. И не о том, что финал, ставящий точку в погоне, в котором появляются на долгие минуты корабли конкистадоров, несущих гибель прогнившей империи, – один из лучших фокусов, выкинутых когда-либо сценаристом. И не о ловких поисках актуальных параллелей в современности, к которым отсылает эпиграф из историка Дюрана «Великая цивилизация не может быть завоевана извне, пока не разрушит себя изнутри».

Речь о том, что Гибсон волочет большое кино туда же, куда в свое время Лукас со «Звездными войнами» и Спилберг с «Индианой Джонсом». В место, где экзотика, греза и вера в то, что мир – чертовски занятное и таинственное место, обещают чуть наивное, детское восхищение.