Фландрия – историческая область, не дотянувшая до звания страны и поделенная между Бельгией и Францией. Европейские задворки, медвежий угол. Скучна, как стиральная доска. Деревенщина, короче говоря. В истории прославилась тем, что немцы впервые применили здесь иприт. Также это родина режиссера Брюно Дюмона, который, ценя аутентичность, приехал сюда из Парижа снимать кино о вечном – про любовь и войну – с непрофессиональными актерами, набранными исключительно из местных жителей. Впрочем, если вы не знаток французского прононса, то поверить в аутентичность придется на слово: действительно, много ли в мире нюхачей, отличающих какой-нибудь «кер-де-шевр» от сыра «ливаро»? Актеры как актеры. С тем же, наверное, успехом могли набрать их под Марселем и Бордо, да и главный герой по паспорту хоть и фламандец, но внешностью совершенно южный человек.

Намного больше аутентичности обнаруживается в том состоянии природы, которое царит на экране первую треть картины. Говоря проще, это наше нынешнее московское не пойми что, которое, похоже, занесло именно что из Фландрии атлантическим циклоном. Та самая западноевропейская промозглость, когда земля уныла, небо давит землю свинцом и, кажется, будет давить всегда. Под таким давлением европейцы легко впадают в грех отчаяния и сотворяют какую-нибудь глупость.

Те же немцы, например, распылили свой иприт.

А герои фильма, сельская молодежь, побросав свои веялки, отправляются защищать идеалы демократии в страну арабского Востока. Что, как выясняется, тот же иприт, но только в профиль.

Перед тем как переместиться на Восток, Брюно Дюмон формулирует незамысловатую интригу «Фландрии», попутно живописуя труд и потеху простых французских фермеров. Вот главный герой – дебиловатый увалень Деместр (Самюэль Буаден), молчаливый верзила с тяжелым взглядом, методично распахивает трактором угодья. На поле выходит героиня местных кривотолков, не отягощенная предрассудками девушка Барб, и увлекает механизатора в кусты. Сельхозработы продолжаются. Вечером, отгремев ведром и покормив свинью, Деместр отправляется с фермы в бар. Здесь он тем же тяжелым взглядом наблюдает, как Барб удаляется в кусты с фермером Блонделем.

Аутентично? Это к Дюмону, он местный, должен лучше знать.

Короче, на следующее утро мужчины уезжают на фронт. В Ирак. В Афганистан. В Ливан. Далее везде.

Фронт. Не вдаваясь в подробности, чтобы не усугублять их очевидный дефицит перед теми, кто соберется на фильм, отметим разве, что солдат Деместр будет взирать на ужасы и грязь войны абсолютно с тем же невозмутимым выражением лица, с которым прелюбодействовал с Барб или пересчитывал борозды из кабины трактора. И когда однополчане насиловали полевую командиршу, и когда начальники командирши отрезали гениталии у однополчан, и когда фермер Блондель молил фермера Деместра о боевой выручке, упав в арык с простреленной ногой. Тем же взглядом василиска он встретит Барб по возвращении домой. А девушка, между прочим, тоже настрадалась: то ли в психушке отлежала, то ли сделала аборт, то ли и то и другое вместе взятое.

Проблема «Фландрии» не в том, что у фильма, вообще-то говоря, тривиальный мессидж: война, любовь, кровь и, как ни стыдно, морковь. В конечном итоге ну каких еще откровений требовать от режиссера, когда на один антивоенный фильм снимается сотня военных и вполне себе романтических? И на том спасибо. Что касается подсмыслов и намеков, то с ними тоже все пучком. Зритель подобных фильмов неглуп, тонко чувствует, ну а тех, кто академиев не кончал, сюда не звали, ибо фильм идет в ограниченном прокате-с. Так что до несложных рифмований сельхозработ с половыми актами, как и бремени белого человека, насилующего арабских женщин, с абортами женщин европейских, не продляющих чистоту расы, как-нибудь допетрим и дойдем. Как и до любовного треугольника, разросшегося вполне по-древнегречески во всемирный фатум глобального конфликта. И до финального «je t'aime» в конце концов тоже дойдем. Или досидим.

Да мало ли куда еще дошел наш выпускник Сорбонны, цитирующий Кулешова с Пудовкиным? Пугает здесь не тропинок громоздье, а то, что темным, тупым, непонятно что несущим взглядом фермера Деместра подменяется взгляд зрителя.

Так что и на фландрийские поля, где совокупляются герои, и на ближневосточные пустыни, где убивают детей выстрелом в упор, начинаешь взирать так же бесстрастно и скучно, как на красивую гибель какого-нибудь инопланетного жука.

Пощечин себе за такое бездушие, что ли, надавать? Но ведь это кино, искусство, да и двести рублей заплачено…

Весь фильм режиссер с этим взглядом ничего поделать либо не хочет – тогда он циник и сноб, либо не может – тогда творческий метод господина Дюмона, известного странной нелюбовью к эмоциям и любовью к скуке, несостоятелен, а его репутация, дважды увенчанная каннской пальмой, сомнительна. Верно и то и другое, скорее всего. Ему и пощечина.