На первый взгляд, название фильма связано, разумеется, с его сюжетом. Террористы не дремлют: готовится глобальная операция по уничтожению президентов, которые вот-вот съедутся к Каспийскому морю на саммит. Амбициозные злодеи, собравшись на гламурной малине, грозно оформленной чучелами зверей на манер зала совещаний в «Гараже» Эльдара Рязанова, так и говорят: «После того как мы уберем руководство пяти стран, Лев Евгеньевич поставит своих людей на ключевые позиции». Убрать руководство планируется не с помощью банальной взрывчатки или яду, но путем искусственно подстроенного локального землетрясения. Отсюда и «Сдвиг», в том смысле, что земной коры. Веские основания полагать, что в названии имеется еще и дополнительный, метафорический смысл, дает слоган, в котором проект обозначен как «первый в истории отечественный интеллектуальный боевик».

Счастливы киноведы будущего, которым доведется изучать становление русского экшна начала века, благо образцы имеют ряд малозначительных, казалось бы, но точных примет; не ошибешься.

В нашем блокбастере непременно должна присутствовать масштабная сцена, где что-нибудь обрушивается (на ее съемки уходит львиная часть бюджета), одна или две взорванных дорогих машины, пара заграничных эпизодов, снятых за рубежом (еще четверть бюджета), плюс артист Михаил Горевой в качестве наделенного яркой отрицательной харизмой помощника главного злодея – он тоже работает небесплатно. Кроме того, все эти проекты (предшественники «Сдвига» – «Зеркальные войны: Отражение первое» и «Бархатная революция: Мужской сезон») роднят кассовые сборы, чья мизерность с точностью до наоборот соответствует озвучиваемым в СМИ перед премьерой мечтательным чаяниям продюсеров.

Именно персонажа Михаила Горевого, в упор не замечая его подлости, очевидной даже ребенку, бросается обнимать приехавший в Москву из Амстердама простодушный ученый Ладыгин (Дмитрий Ульянов). Он опасен для террористов, поскольку тоже в курсе, что земную кору можно сдвигать искусственно, и они, заманив человека грантами и должностью, решили держать его при себе. Знал насчет коры и его гениальный учитель Харитонов (камео Михаила Козакова, возникающего на минутку в виде черно-белого воспоминания и портрета на могильном памятнике), но его убили. Помимо скурвившегося друга, Ладыгина окружают мутные оборотни в погонах, но есть и преданные соратники. Это его родной дядя Ваня, как бы олицетворяющий собой простодушный и бесстрашный русский народ (Иван Бортник в прихваченной из «Мама, не горюй» морской фуражке) и журналистка-блондинка.

Журналистка, которая, спросив у Ладыгина: «Вы не боитесь, что вас здесь убьют?», – позже поцелует его у пылающего камина большими и страшными, как у певицы Аллегровой, губами.

Что станется потом с блондинкой, зачем в какой-то момент возникнет вдруг да и исчезнет, махнув тюбетейкой и обронив загадочно: «Надо просто поменять значения, и тогда формула получится», – Михаил Ефремов, и почему, когда в сцене погони машину с героями преследуют два джипа, один честно взрывается, а другой просто исчезает незнамо куда? Благополучно ли прошел саммит, приехали ли на него вообще и спаслись ли президенты (вместо долгожданного землетрясения в фильме фигурирует красивый, но буквально 20-секундный тайфун, хорошо знакомый зрителю по афишам)?

Откуда по ходу финального мордобоя на секретном объекте возникает дядя Ваня, убежавший ранее в степь со словами «Суки вы, держись, Сережа!»? На все эти вопросы режиссер-дебютант Анна Кельчевская ответов не дает.

Возвращаясь к интеллектуальности фильма, следует отметить, что он расцвечен туманными, но красивыми китайскими поговорками, да и вообще в диалогах имеет место дефицитная сегодня на экране культура речи. Встречаются емкие формулировки вроде «Цель противника – продать Россию на корню», а ключевая фраза, по ходу которой все в истории встает с головы на ноги и мерзавцы сдергивают маски, звучит вот так: «Я не Лев Евгеньевич, а Генрих Юрьевич!»