Выходит «Мыло» – датская мелодрама, где влюбляются женщина за тридцать и молодой трансвестит.

У въехавшей в новую квартиру разведенной Шарлотты и Ульрика, живущего этажом выше, что-нибудь получилось бы или, напротив, не получилось бы совсем уж ничего – мало ли одиноких сердец томятся себе десятилетиями по соседству. Если бы не одно обстоятельство: Ульрик носит женские платья и парик, называется Вероникой и со дня на день ожидает письма от властей с разрешением на операцию по перемене пола.

Фильм не то что бы прогремел, но в общем грянул на нынешнем Берлинале, получив награду за лучший дебют и второй по значению гран-при жюри.

Расклад был по-берлински категоричный. Приз жюри «Мыло» поделило с картиной «Вне игры» (про исламский половой шовинизм). Майкл Уинтерботтом был отмечен как лучший режиссер за «Дорогу на Гуантанамо» (про англичан, угодивших в знаменитую тюрьму). Собственно «Золотой медведь» достался ленте «Грабавица» – про психологические травмы по следам сербской войны. Так уж повелось, что в Берлине

привечают картины, снятые ради восстановления справедливости, укрепления расовой и половой корректности и в целом мира на земле, но никак не ради простого зрительского удовольствия. Боязливые деятели российского кинорынка, по ясным коммерческим соображениям заботящиеся в первую голову как раз о зрительском удовольствии, знают об этом и, как правило, не спешат закупать для проката хиты берлинской программы.

Фестивальный сертификат, таким образом, можно рассматривать как черную метку – вроде крупно набранного предупреждения о раке легких на пачке сигарет.

«Мыло», где тема трансвеститов уплотнена отмирающей, но не умершей вовсе эстетикой «Догмы», являет собой скорее приятное исключение и напоминает нормальную городскую love story с оттенком грусти. «Война окончена, наступил мир», как писал Бродский: увидев в дверях накрашенного мужика в крохотной джинсовой юбке, на которую решится не всякая бедовая гопница, убежденная гетеросексуалка Шарлотта вместо того, чтобы плюнуть в сердцах на порог и отправиться строчить кляузу управдому, просит Веронику-Ульрика помочь переставить кровать. Насмотревшийся всякого современный зритель в общем тоже не в шоке и спокойно наблюдает, как неторопливое развитие странного романа обеспечивает отвратительная звукоизоляция. То до Ульрика донесется, как Шарлотта выгоняет очередного мужика, то она услышит пожелания клиента подрабатывающему проституцией Ульрику: «Я хочу насрать огромную кучу, а ты меня потом за это накажешь».

Всюду жизнь, и сосед тянется к соседу, только когда через картонные стены доносится нечто неординарное.

Прибежав на вой собаки, Шарлотта спасет Ульрика от самоубийства, а он поведет себя по-мужски, врезав явившемуся выяснить отношения бывшему мужу. Потом он сошьет ей занавески, а она позволит ему в порядке контрольной самоидентификации потрогать женскую грудь.

В отличие от сюжетно родственных фильму картин Альмодовара, жизнелюбие персонажей «Мыла» (название к тому, что Ульрик, когда не перебирает с таблетками, не принимает клиентов и не шьет занавески, смотрит любимый сериал) имеет, как это свойственно новому датскому кино, оттенок немножко висельнический. Красота сильно потасканной в свои тридцать два Шарлотты небезусловна и сродни навязчивому статичному плану из фильма: ветви цветущей яблони подрагивают, колеблемые холодным ветром на фоне дома, где заняты любовью и страданием герои. Типовой безликостью дом очень смахивает на хрущобу, облагороженную стеклопакетами. Да и вообще кино впечатляет правдоподобием (и призов здесь заслуживают все-таки исключительно хорошо играющие актеры).

«Ну, не знаю, у меня, например, ниже этажом трансвеститы занавесок не шьют», – скажете вы. Так ведь не факт, не факт.