По телевизору – «9 рота» про Афганистан, в кинотеатрах – широким прокатом «Прорыв» про Чечню: страна встречает День Победы как умеет. Две войны посвежее заняли место главной, великой и в отчетах о патриотическом воспитании масс, и в воспоминаниях живых очевидцев.

Зрителю же, который, как правило, молод и не всегда с ходу отличит Курскую дугу от Бородина, слова «Кабул» и «Гудермес» определенно говорят больше.

Как и «9 рота», «Прорыв» основан на реальных событиях. 29 февраля 2000 года в Аргунском ущелье рота псковских десантников приняла бой с отрядом боевиков, выходившим из окружения. Десантников было 90, боевиков – от 1,5 до 2 тыс. по разным данным. Бой продолжался сутки. Ночью 1 марта один из оставшихся к этому моменту в живых офицеров, капитан Виктор Романов вызвал огонь артиллерийской батареи на себя.

«Основано на реальных событиях» – формулировка вообще довольно скользкая, и всякий раз кажется, что документальное кино было бы уместнее.

В случае «Прорыва» это определенно так – режиссер Виталий Лукин был так захвачен добрыми намерениями, что привел проект из мемориально-кинематографической области в сумеречную зону исторического невроза. Нет ни одного штампа, который был позабыт: «белые колготки» со снайперскими винтовками (в 2000 году?), наркотики в котомке полевого командира, встреча бывших однополчан-«афганцев», оказавшихся по разные стороны огневого рубежа, расстрелянная любовь, осиротевшие дети. А поскольку задача была не в создании зрелищного блокбастера и не в попытке разобраться в случившемся, а в патриотическом воспитании, то и кинематографический уровень оказался близким к качеству жэковского стенда «Наши ветераны». В общем, нехорошо получилось, стыдно: однажды геройски погибших снова призвали под ружье ради какой-то идеологической авантюры.

Впрочем, что идеология? Подавляющее большинство советских фильмов про войну можно смотреть до сих пор.

Вопрос, почему две последние войны не стали основой для «Живых и мертвых» или «В бой идут одни «старики»» (балабановская «Война» – отдельная история), остается открытым. Так же как остается открытым вопрос к западному кино – почему даже «Морпех» оказался инвалидом, подчиненным не столько войне как таковой, сколько идеологии? Ни «Железного креста», ни «Субмарины», ни «Старого ружья», ни «Апокалипсиса сегодня» нет и не предвидится. Вплотную приблизился к военным стандартам фильм «В тылу врага» про югославский конфликт – чтобы сорваться под конец в дешевый гимн американским канонеркам.

Складывается впечатление, что чем больше мир воюет, тем окончательнее война вычеркнута из общественного сознания.

Может быть, виной тому новые обстоятельства, в которых смерть прячется не в снаряде, а в тикающей авоське. Может быть, концентрация локальных конфликтов, непрерывно тлеющих на периферии общественного сознания, истощила рецепторы, отвечающие за восприятие трагического. А может быть, кино во всем мире окончательно осознано как важнейшее из дидактических искусств.

Понятно только, что каждое новое 9 мая будет все труднее отпраздновать достойным медийным аккомпанементом. Все сбылось: «Я не слышал разрыва, я не видел той вспышки, точно в пропасть с обрыва – и ни дна ни покрышки. И во всем этом мире до конца его дней ни петлички, ни лычки с гимнастерки моей».