Бессердечный гомункулус, выросший в тесной датской пробирке, Триер, разумеется, – Гамлет. Принц, безумец, убийца и духовидец. Жизнь его невыносима. За каждой занавесью – лукавый Полоний, в каждом бокале – яд.

Ясно чувствуя, насколько прогнило что-то в кинематографическом королевстве, он пугает людей темными речами, резкими движениями и беспричинным хамством. Доброго принца, как мы помним, подобное отсутствие манер довело до могилы. А все потому, что люди – не дураки и понимают, что с гомункулусами, одержимыми жаждой мести и пожара очищения, нужно обходиться согласно презумпции виновности.

Любые преступления, в которых вы можете заподозрить подобного типа, скорее всего, им совершены.

Очередное преступление Триера называется «Мандарлей» (Manderlay). Вторая часть американской трилогии, последовавшая за «Догвиллем», основана на предисловии к первому изданию знаменитой «Истории О» – садоэротическому сочинению некой Полин Реаж. Написанное литературным аристократом Жаном Поланом, предисловие называлось «Счастье в рабстве» и пересказывало историю, приключившуюся на Барбадосе в 1838 году. Подчинившись новому закону, белый плантатор освободил своих чернокожих рабов, но те стали умолять своего господина принять их обратно. Когда же плантатор отказался, негры убили законопослушного плантатора и его семью, вернулись в свои бараки и занялись прежней работой.

Спустя полвека простодушная диалектика желания «Истории О» кажется трогательно-наивной – уже и не такое видали.

Вопрос же с неграми остался, и принц наш тут как тут.

Расправившись с неблагодарными жителями Догвилля, Грейс – золотое сердечко – с папой-гангстером и его головорезами натыкаются на имение Мандерлей. Люди здесь не знают, что рабство уже отменено – белые граждане США порют кнутом чернокожих граждан США и заставляют их собирать хлопок. Быстро наведя порядок и сведя старуху-плантаторшу в могилу своим праведным гневом, Грейс обнаруживает, что негры не знают, как им жить дальше. Поэтому, выпросив у папы нескольких бандитов, Грейс остается учить негров демократии и умению жить самостоятельно. Получится из этого, разумеется, черт знает что с пальбой, убийством и огромной ложью.

Хрупкую Николь Кидман сменила крепенькая Брайс Даллас Ховард из «Таинственного леса», папу сыграл Уилем Дефо, среди бандитов мелькают Удо Кир и Жан-Марк Барр. Разворачивается история в тех же условных, нарисованных мелом на полу, декорациях, что и предыдущий фильм. Это логично. Если очистительный пламень Догмы в поисках документальности пожрал все искусственное, включая постановочный свет, штатив оператора и профессиональных актеров, то пуританская аскеза американской трилогии довершила работу, перенеся действие в сферу чистых идей.

И вот, то борясь с дремой, то настораживаясь в восхищении, мы, наконец, оказываемся во власти подозрений, ради которых, видимо, и снят фильм.

Подозрения американских граждан, что им плюнули в лицо, разумеется, верны – демократические проповеди Грейс действительно напоминают о строительстве свободного Ирака. Подозрение «черных пантер», что им плюнули в лицо, тоже верно – ведь, как известно, «негры испорчены от природы». Утираются и либералы – глава, в которой реформатор Грейс изнемогает от вожделения черного крепкого рабского тела, говорит правду об аболиционизме хорошо поставленным голосом Великого Дракона ку-клукс-клана.

Во всем этом больше очевидности, чем в парадоксах «Догвилля».

Кидман мучительно не хватает – она бы сумела размахивать кнутом и корчиться в одинокой постели так, что у зрителя посыпались бы искры из глаз.

Но «Мандарлей» – лишь еще один шаг датского принца к побегу. Потому что правильны подозрения тех, кто считает Америку никогда не бывавшего за морем Триера идеальной, местом, где любые мечты человечества сбываются кошмаром. И правы те, кому кажется, что все это сложное действо снято лишь ради документальных фотокадров, на фоне которых идут финальные титры. Убитые негры, сгоревшие негры, повешенные негры, нищие негры, негры-гангстеры и негры – борцы за права, веселая толпа линчевателей, бездомные и дети. Взгляд, отказавшийся от интерпретации, впитывает больше. Пропитанный культурой, как шпала – креозотом, Триер предпринимает побег из Эльсинора идеологий в безнадежной попытке отыскать жизнь, как она есть. Или хотя бы жизнь, как ее нет.